Неточные совпадения
Трудно даже и сказать, почему это; видно, уже
народ такой, только и удаются те совещания, которые составляются для того, чтобы покутить или пообедать, как — то: клубы и всякие воксалы [Воксал (англ. vauxholl) — увеселительное заведение, собрание; впоследствии это
название было присвоено станционным помещениям на железной дороге.] на немецкую ногу.
В службе
название пустого человека привинтилось к нему еще крепче. От него не добились ни одной докладной записки, никогда не прочел он ни одного дела, между тем вносил веселье, смех и анекдоты в ту комнату, где сидел. Около него всегда куча
народу.
В «Notre Dame de Paris» [«Соборе Парижской Богоматери» (фр.).] у Виктора Гюго в честь рождения французского дофина, в Париже, при Людовике XI, в зале ратуши дается назидательное и даровое представление
народу под
названием: «Le bon jugement de la très sainte et gracieuse Vierge Marie», [«Милосердный суд пресвятой и всемилостивой Девы Марии» (фр.).] где и является она сама лично и произносит свой bon jugement. [милосердный суд (фр.).]
В той же старинной книжке гаршнепа называют волосяным куличком, но это перевод немецкого
названия, которое на Руси никому не известно. догадаться, почему русский
народ не удостоил особенным
названием дупельшнепа и гаршнепа, а бекасу и вальдшнепу дал характерные имена.
— И в скитах так же живут, — неохотно отвечал Мосей. — Те же люди, как и в миру, а только
название одно: скит… Другие скитские-то, пожалуй, и похуже будут мирских. Этак вон сибирские старцы проезжали как-то по зиме… С Москвы они, значит, ехали, от боголюбивых
народов, и денег везли с собой уйму.
Всю ночь громыхали по булыжным мостовым длинные обозы отходников, заменявших тогда канализацию, но и с перенесением из Анненгофской рощи свалки нечистот к Сортировочной станции Московско-Казанской железной дороги все-таки еще в нее сливались нечистоты, и
название «Анненгофская роща» было только в указателях Москвы и официальных сообщениях, — в
народе ее знали испокон века и до последних дней только под одним
названием: «Говенная роща!»
Далее, говоря о том, как смотрит на этот предмет Франция, он говорит: «Мы верим в то, что 100 лет после обнародования прав человека и гражданина пришло время признать права
народов и отречься раз навсегда от всех этих предприятий обмана и насилия, которые под
названием завоеваний суть истинные преступления против человечества и которые, что бы ни думали о них честолюбие монархов и гордость
народов, ослабляют и тех, которые торжествуют».
Так, например, произвол хотели присвоить русскому человеку как особенное, естественное качество его природы — под
названием «широты натуры»; плутовство и хитрость тоже хотели узаконить в русском
народе под
названием сметливости и лукавства.
Под навесом среди площади, сделанным для защиты от дождя и снега, колыхался
народ, ищущий поденной работы, а между ним сновали «мартышки» и «стрелки». Под последним
названием известны нищие, а «мартышками» зовут барышников. Эти — грабители бедняка-хитровака, обувающие, по местному выражению, «из сапог в лапти», скупают все, что имеет какую-либо ценность, меняют лучшее платье на худшее или дают «сменку до седьмого колена», а то и прямо обирают, чуть не насильно отнимая платье у неопытного продавца.
— Всего двенадцать верст, — заметил Савоська, — и на твою беду как раз ни одного кабака.
Народ самый непьющий живет, двоеданы. [На Урале раскольников иногда называют двоеданами. Это
название, по всей вероятности, обязано своим происхождением тому времени, когда раскольники, согласно указам Петра Великого, должны были платить двойную подать. Раскольников также называют и кержаками, как выходцев с реки Керженца. (Прим. Д.Н.Мамина-Сибиряка.)]
Несколько лет уже продолжался общий мир во всей Европе; торговля процветала, все
народы казались спокойными, и Россия, забывая понемногу прошедшие бедствия, начинала уже пользоваться плодами своих побед и неимоверных пожертвований; мы отдохнули, и русские полуфранцузы появились снова в обществах, снова начали бредить Парижем и добиваться почетного
названия — обезьян вертлявого
народа, который продолжал кричать по-прежнему, что мы варвары, а французы первая нация в свете; вероятно, потому, что русские сами сожгли Москву, а Париж остался целым.
Сейчас от Прокопьевского монастыря, Дивьей обители и Служней слободы остались одни пустыри. Только по-прежнему высоко поднимается правый гористый берег Яровой, где шумел когда-то вековой бор. Теперь торчат одни пни, а от прежнего осталось одно
название:
народ называет и сейчас горы Охониными бровями.
— Эх, сударь, что этого ореха в нашей Владимирской губернии растет… Ей-богу! А вишенье? А сливы? Чего проще, кажется, огурец… Такое ему и
название: огурец — огурец и есть. А возьмите здешний огурец или наш, муромский. Церемония одна, а вкус другой. Здесь какие места, сударь! Горы, болотина, рамень… А у нас-то, господи батюшко! Помирать не надо! И
народ совсем особенный здесь, сударь, ужасный
народ! Потому как она, эта самая Сибирь, подошла — всему конец. Ей-богу!..
Вот сколько отличнейших представлений заключает в себе такой простой факт, как общедоступность «добрых щей»! Спрашивается: ужели в целом мире найдется
народ, более достойный
названия «славного», нежели этот, вкушающий «добры щи»
народ?
С самого начала идет коротенький рассказ о баснословном времени славянской истории (V–IX века) и приводится рассказ новгородского летописца о скифах и славянах, которых он почитает единоплеменным
народом, производя их
названия от имен князей Скифа и Славяна, родных братьев.
Ниже он говорит, что скифы было у греков общее
название для многих
народов, на великом пространстве Азии, Африки и Европы живших, и что под ними весьма часто разумели и славян.
Со времен Петра I тайные канцелярии, под разными
названиями, постоянно, в течение полвека, были страшилищем
народа.
В очерках литературы, науки, законодательства, администрации — перечисляются заглавия книг,
названия разных властей и должностей, главы судебников и т. п., без всякой даже попытки заглянуть в самую жизнь
народа, с которым имели дело эти власти, книги и судебники.
Напрасно также у нас и громкое
название народных писателей:
народу, к сожалению, вовсе нет дела до художественности Пушкина, до пленительной сладости стихов Жуковского, до высоких парений Державина и т. д.
Народ, признавая вполне влияние дерев на грибы, дал некоторым из них
названия, происходящие от
названия дерев, как, например, березовик, осиновик, подорешник, дубовик и проч.
Город Хабаровск основан графом Муравьевым-Амурским 31 мая 1858 года на месте небольшой гольдской [Гольды — прежнее наименование
народа нанайцев.] деревушки Бури. Отсюда получилось искаженное китайское
название «Воли», удержавшееся в Маньчжурии до сих пор. Первым разместился здесь 13-й линейный батальон, который расположился как военный пост. В 1880 году сюда переведены были из Николаевска все административные учреждения, и деревушка Хабаровка переименована в город Хабаровск.
Улица эта носила ранее
название Адмиралтейской, но во время царствования Екатерины II на ней жил и торговал купец Горохов, который был на столько популярен, что заставил забыть
народ прежнее
название улицы и звать ее по его фамилии — Гороховою.
«2-е. Приказать в Москве, в нарочно к тому назначенный и во всем городе обнародованный день, вывезти ее на первую площадь, и поставя на эшафот, прочесть перед всем
народом заключенную над нею в юстиц-коллегии сентецию, с исключением из оной, как выше сказано,
названия родов ее мужа и отца, с привосокуплением к тому того ее императорского величества указа, а потом приковать ее, стоящую на том же эшафоте, к столбу, и прицепить на шею лист с надписью большими словами: «мучительница и душегубица».
Оставленная всеми, забытая Богом и людьми, «изверг рода человеческого», «Салтычиха», «людоедка» — иных
названий для нее не было в
народе — проводила тяжелые дни.
С рокового дня 14 декабря, когда он по назначению членов «Союза благоденствия» — какою злою ирониею звучало в это время это
название — должен был с некоторыми из своих сотоварищей изображать «бунтующий
народ», вел несчастный, к ужасу своему прозревший в самый момент начала безумного, братоубийственного дела, скитальческую жизнь — жизнь нового Каина.
В Данковском и Епифанском уездах с сентября открылись такие столовые.
Народ дал им
название «сиротских призрений», и, как кажется, самое
название это предотвращает злоупотребление этими учреждениями. Здоровый мужик, имеющий хоть какую-нибудь возможность прокормиться, сам не пойдет в эти столовые объедать сирот, да и, сколько я наблюдал, считает это стыдом. Вот письмо, полученное мною от моего приятеля, земского деятеля и постоянного деревенского жителя, о деятельности этих сиротских призрений...
Главнейшую причину запутанности понятий и знаний наших о расколе должно искать, как я уже заметил, в крайней недостаточности точных сведений и определенных понятий о настоящем значении того полуведомого явления жизни русского
народа, которое принято у нас называть расколом.
Название это весьма неточно. Ему дается слишком широкое значение.
Между тем хлысты в действительности составляют весьма обширную и притом совершенно самостоятельную секту, распространенную в
народе под разными, крайне многочисленными и далеко еще не приведенными в точную известность
названиями, и хотя скопцы действительно происходят от хлыстов, хотя скопчество есть не что иное, как хлыстовская ересь, подвергнутая изменениям Кондратья Селиванова, однако же о самих хлыстах было бы несправедливо сказать, что они придерживаются скопчества.
Название же жидов, по всей вероятности, присвоено частью мистикам, частью хлыстам, а больше всего молоканам, которых зовут субботниками и которые от времени до времени попадались под суд, составленный из людей, ровно ничего не смысливших в религиозных разномыслиях как русского, так и других
народов.
Человеку, незнакомому с польским
народом, нехорошо расставаться с поляками прямо в Львове, где напрасно сердятся на русских литераторов, что они держатся немецкого
названия, употребляя, вместо слова Львов, имя Лемберг.
В то время, когда на юбилее московского актера упроченное тостом явилось общественное мнение, начавшее карать всех преступников; когда грозные комиссии из Петербурга поскакали на юг ловить, обличать и казнить комиссариатских злодеев; когда во всех городах задавали с речами обеды севастопольским героям и им же, с оторванными руками и ногами, подавали трынки, встречая их на мостах и дорогах; в то время, когда ораторские таланты так быстро развились в
народе, что один целовальник везде и при всяком случае писал и печатал и наизусть сказывал на обедах речи, столь сильные, что блюстители порядка должны были вообще принять укротительные меры против красноречия целовальника; когда в самом аглицком клубе отвели особую комнату для обсуждения общественных дел; когда появились журналы под самыми разнообразными знаменами, — журналы, развивающие европейские начала на европейской почве, но с русским миросозерцанием, и журналы, исключительно на русской почве, развивающие русские начала, однако с европейским миросозерцанием; когда появилось вдруг столько журналов, что, казалось, все
названия были исчерпаны: и «Вестник», и «Слово», и «Беседа», и «Наблюдатель», и «Звезда», и «Орел» и много других, и, несмотря на то, все являлись еще новые и новые
названия; в то время, когда появились плеяды писателей, мыслителей, доказывавших, что наука бывает народна и не бывает народна и бывает ненародная и т. д., и плеяды писателей, художников, описывающих рощу и восход солнца, и грозу, и любовь русской девицы, и лень одного чиновника, и дурное поведение многих чиновников; в то время, когда со всех сторон появились вопросы (как называли в пятьдесят шестом году все те стечения обстоятельств, в которых никто не мог добиться толку), явились вопросы кадетских корпусов, университетов, цензуры, изустного судопроизводства, финансовый, банковый, полицейский, эманципационный и много других; все старались отыскивать еще новые вопросы, все пытались разрешать их; писали, читали, говорили проекты, все хотели исправить, уничтожить, переменить, и все россияне, как один человек, находились в неописанном восторге.